Как так вышло он и сам не понял. Местная гопота редко к нему приставала даже в самые “лучшие” времена. У него не было ни сил, ни времени разбираться с ними.

Он был не удовлетворён, в прямом и переносном смысле этого слова. А ведь он смог, смог заставить на себя взглянуть не просто как на мальчика на побегушках, не просто как на сын своего брата, а как любовника. Эти горячие губы, крепкие руки, сжимающие его тело, от прикосновения которых Юань плавился как воск под огнём. Черт. Этот Синчэнь. Этот Не Хуайсан. Вот надо было им вернуться не раньше не позже. Они ведь ушли как минимум на час или два, оставив ему разбираться с бумагами и перебирать их по первостепенной важности. План был идеальный. Уронить эти чертовы бумаги и собирать их сверкая своей задницей перед директором. Он помнит, как тот смотрел на него через то проклятое зеркало, как издевался над его выдержкой, так почему было не воспользоваться этими проклятыми джинсами в очередной раз, но в ином положении? И его план всё же не подвёл его. Всё шло слишком идеально, пока…

Сяо Синчэнь, добрая чуть наивная душа, хвала небесам ничего не заметил, даже не обратил на них никакого внимания, ни на всклоченность своего директора и доброго друга, ни на своего помощника на полу, куда он просто скатился, стоило щелкнуть замкну на двери, собирающего по всему кабинету эти треклятые документы. Вот только Не Хуайсан, бывший Цзян Чэна, хоть и ничего не сказал, но посмотрел так, словно догадался, чем именно они тут занимались. И хоть он ничем не выдал, но после всё же остановил на полпути парня, отправленного за закусками и кофе.

Если бы сейчас кто спросил Лань Сычжуя о том, что он ему сказал, он бы и под пытками не вспомнил, но после этого по спине прошелся такой табун мурашек, и явно не от приятных слов. Врезать было самой первой идеей, но слишком уж неправильной, пришлось подавить собственное недовольство и как-то отработать остатки дня, хоть и оставлять Цзян Чэна наедине с этим типом не хотелось. Он ведь где-то в глубине души понимал, что ничего не может дать этому мужчине, кроме своей любви, он намного младше, ещё на попечении родителей, студент, хоть у него есть, и стипендия, и подработка здесь, но и всё. А он, ровесник, ещё и бывший, согревающий ему постель долгими ночами, что именно послужило разрыву, Юань не знал, и не хотел знать, если честно. Сейчас он хотел одного - выпить.

Первый удар он отбил на рефлексах, второй по чистой случайности, от третьего его повело в сторону, но бился он как в последний раз разбив одному нос, другому кажется, выбил зубы, но их было больше, они были сильнее и в итоге он оказался на коленях. Кричать не позволяла гордость, а чуть позднее было нечем. От ударов ему выбили весь воздух из легких, а потом и вовсе заткнули рот. Это было отвратительно. От одного запаха его начинало мутить, а по итогу и вовсе вырвало на чью-то обувь, за что снова получил уже в лицо. И хотя он не был девицей, переживавшей за внешность, но от удара в говоре что-то помутилось. Очередной рывок за волосы и его снова начинает мутить. Он не был таким уж святым, он спал со многими, особенно когда достиг того возраста, когда без дрочки твой мозг отказывается воспринимать действительность и вводит спермотокзикозный ступор. Особенно при воспоминании о дяде Цзинь Лина, для которого берёг свой тылы. И тогда, когда вроде бы началось что-то похожее на влечение с его стороны, когда ещё немного и его желание отдаться этому мужчине, наконец, найдет себя, как и быть с ним рядом, любить его, его горло разрывает крик боли от чудовищно болезненного проникновения. В действительности выходит лишь сдавленный стон в чей-то отвратительный член в его глотке.

Время словно потеряло свой счёт, длилось преступно медленно. Где-то рядом, на большой светлой улице, освещенной фонарями его ждала А-Цин, девушка что понимала и принимала его таким какой он есть, знала его тайну и которая была его хорошим другом, пока его другие друзья до сих пор мерились рогами и никак не могли просто признаться друг другу своих чувствах, а ведь им ничего не мешает, кроме принятия. В этот тупик, где сваливают мусор вряд ли кто просто так решиться заглянуть. Ни тогда, когда здесь еле пробивается свет уличных фонарей, а тени густые, хорошо скрывают лица этих уродов. За всё это время, парень так и не кончил ни разу, о каком возбуждении может быть речь, лишь иногда, вроде как его пронзали искры удовольствия, но все они тонули в боли, оглушающей сознание и в момент, когда оно начало гаснуть и ускользать, он услышал ещё один голос, до боли знакомый и звук складываемого веера, а дальше тупая боль и тьма.

***
Говорят, людям в бессознательном состоянии не сняться сны. Кто-то говорит, что душа отделяется от тела и смотрит на всё как бы со стороны подмечая разное, а потом рассказывая в деталях кто чем занимался. Много историй о свете или давно почивших родственниках, которые решили почтить своим присутствием, а кто-то заглядывал за грань. Историй много, очень и все краше другой. Но Лань Сычжуй смотрел не на свет, не видел родственников, не общался с небожителями, он лишь сидел на пирсе у большого озера и смотрел на цветущие лотосы и плывущие облака. Было так спокойно и тихо, уют этого места проникал в каждую клеточку его тела и совсем никуда не хотелось уходить отсюда. Казалось таким правильным сидеть здесь и ждать. Непонятно правда, чего или кого. Вот только всё чаще он словно всем телом ощущал родной голос зовущий его, хоть и никого не было. Ведь никого? И всё же голос стал звучать ближе, громче, хоть слов не разобрать и рябь пошла по водной глади, заставляя обратить на себя рассредоточенное внимание. Юань не умеет плавать, никогда не умел, но что-то тянуло в эту бездну, где стали мелькать лица друзей и родных. Захотелось дотянуться, дотронуться, позвать, чтобы они обратили на него внимание, увидели, что он тут. Из глаз потекли слезы, а сам он рванулся вперед, в эту мрачную бездну, что сомкнулась над его головой.

***
По лицу и правда текла влага, хотелось утереть её, но тело словно не слушалось, как при сонном параличе, заставляя внезапно проснувшееся сознание начать паниковать. Лишь фиалковые глаза хаотично метались, стоило сонному мареву застилавший взгляд, развеяться. Белый пододеяльник, металлический крашенный каркас изножья, светлые стены и потолок - чужое. Ещё и трубки, много трубок, перед лицом, одна мешается в горле, как недавно мешались чужие члены. Паника, захватившая сердце, безумно застучавшее о рёбра, отозвалась частым противным пиканьем где-то рядом.[icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/f3/46/3/103881.jpg[/icon]

Сердце стучало как сумасшедшее, словно желая покинуть это бренное и дурное тело, но лишь только спугнуло всех, кого только можно. Этот противный шум, писк, бег где-то в отдалении - всё было таким нереальным, неправильным. И единственное на что он был сейчас способен это смотреть, моргать, немного двигать головой, чтобы хоть немного не чувствовать себя настолько беспомощным. Повернув голову на шум, он мог себе представить кого угодно, но не его - Цзян Чэн, его радость, его любовь, здесь, рядом с ним, смотрит на него и… "Нет, не плачь. Ты же такой сильный, не стоит… из-за меня".

Но вместо слов, вышел какой-то хриплый, приглушенный булькающий хрип. Приходилось прилагать неимоверные усилия чтобы напрячь мышцы, попытаться встать, что-то сказать, но его собственное тело отказывало ему в такой малости. Единственное что ему оставалось, так это смотреть. Смотреть и запоминать каждую черточку такого родного, но сейчас взволнованного лица. Хотелось провести ладонью по щеке, поцеловать, сказать, что всё хорошо. Хорошо… Хотя это такая ложь. Как может быть хорошо. когда собственное тело отказывает тебе, и что самое страшное не сразу он вспомнил что было до этого, что предшествовало тому, что отовсюду трубки, сильный запах лекарств и спирта, а когда вспомнил, то в этих самых глазах отразился ужас и стыд, безумный, всепоглощающий стыд и обида.

Если бы только человек стоящий перед ним знал, что с ним сделали эти ублюдки, лишь по несчастью названные людьми, он бы так не смотрел, с беспокойством, словно он для него значит что-то больше, чем внезапная близость. Не смотрел ведь?

Додумать мысль ему не дали. Белым стихийным ураганом в палату ворвались врачи, медсестры и стало очень шумно, суматошно и совсем ничего не понятно. Они говорили много, все вместе и на непонятные темы, выпроводив единственного близкого человека за дверь. Какими бы хорошими условия не были, но есть моменты, которые никакими деньгами не облегчить. Хорошо, что директора выставили, не стоило ему смотреть на то, как освобождают его от трубок, проверяют раны и реакцию на раздражители. Сколько длилась эта внезапная пытка, Лань Юань не знал, двадцать минут, полчаса или целый час, но по итогу, дышать стало немного легче, перед лицом уже не закрывает обзор трубка из пищевода, оставили лишь катетеры и капельницу поменяли, оставив все так же подключенные датчики.

Как ему сказали, кома, это не шутки, и то, что он может дышать сам - чудо. Вот только они не сказали, сколько он провалялся без сознания. Они вообще не сказали ничего важного, а Юань не мог спросить. Только приоткрывал рот, как рыба, выброшенная на сушу, но ни одного вопроса, ни одного слова. Это нервировало. Вот только врачам этого и не требовалось, было бы удивительно, если бы он сразу начал двигаться, говорить и бегать, благо хоть сознание вернулось и сравнительно ясно. Так что стойло быть благодарным хотя бы этому.

Постепенно все хранители здоровья покинули палату, лишь один врач, пожилой мужчина с бородкой и усталым, но цепким взглядом, остановился и что-то начал неторопливо объяснять человеку возле палаты. Юань, как не старался, не мог услышать его тихого и размеренного голоса, как и не мог увидеть человека за стеклянной, но узорной дверью, только его тень. Сычжуй знал кто там, не мог не догадываться и ему очень хотелось знать, о чем же там они говорят. Явно о нём, но не ему. Хотелось возмутиться, он ведь всё слышит, всё понимает, но этот разговор был не для его ушей.[icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/f3/46/3/103881.jpg[/icon]

Юань был не из стыдливых и чувство смущения не трогало его, когда вокруг него суетились врачи и медицинский сестры, осматривая его. Лишь некоторое волнение, которое он старательно глушил попытками встать, хотя бы сесть и хоть как-то дозваться до них. Но когда они закончили с процедурами, привели его в порядок и дали дышать самому, то покинули палату, оставив его один на один со своими мыслями и без единого ответа на животрепещущие вопросы. Тишина давила, тело не слушалось, и обида терзала грудь. А где-то там, в коридоре, за полупрозрачными стеклами дверей стояли силуэты, в одном из которых угадывался профиль Цзян Чэна, и о чем-то вели беседу. Где-то на задворках сознания парень понимал, что может рассказать врач и ему самолично хотелось его придушить. Главное, чтобы он заткнулся, это лишь его проблема. Незачем в это впутывать ещё и Цзян Ваньиня.

Собственные переживания накрывали с головой, пульс снова начал подниматься от волнения, стоило двери лишь приоткрыться и за ней появился родной его сердцу человек. Но глядя на его лицо, сердце пропустило удар, ощутив тревогу и непонятный страх. Какой же он всё-таки глупый. Конченный дурак. Так волновался о себе и совсем забыл какого видеть кого-то в больнице, да ещё и без сознания. Какой же он эгоист. Но скорее всего, это состояние аффекта и первичный страх оказавшись в подобном состоянии. И этот страх не отпускал до сих пор, а каково было родным?

А ведь когда случилась та авария на дороге из-за которой его отца резко вызвали на работу, они со вторым отцом чуть сами богу душу не отдали от одной лишь мысли что Цзян Чэн в больнице, из-за того что мог пострадать там. И какое было облегчение просто слышать его голос, какое это было счастье. Наверняка его родители и друзья себе места не находят. Как когда-то давно братья не находили себе места, когда случилось то горе, которое они пережили, но что это стоило? Но думать о том, что его состояние тревожит и Ваньиня, было и тяжело и что уж говорить, приятно. Хотя так неправильно было думать, но Юань старательно ломал в себе всё хорошее уже много лет только для того, чтобы хоть немного приблизиться к этому мужчине стоящему напротив, что такие мелочи почти не трогали совесть.

Цзян Чэн, его любимый мужчина, горячий, желанный, причина его невозможного желания двадцать четыре на семь, из-за которого он готов на всё, даже душу дьяволу продать и пойти на что угодно, на любые жертвы, лишь бы только обратить его взгляд на себя, чтобы оказаться в его крепких руках, чтобы они обнимали его, жадно, собственнически. Вот только директор, который ещё только вечером выглядел как бог, сильно заёбанный, но совершенно охрененным, сейчас был совершенно другим, не знакомым ему человеком, таким неуверенным и… уязвимым. Спина сгорблена, глаза потухшие, а руки, взявшие его ладонь, почти незаметно дрожали.

Хотелось обнять, успокоить. Он ведь жив, а тех подонков он найдёт и переломает им ноги, по одному уж точно он справится с каждым и научит честному бою, он ведь сильный! И на работу скоро выйдет. Он ведь не может оставить своего директора без мальчика на побегушках, да ещё в компании с этой крысой Хуайсаном. Он ведь обещал, что всегда будет рядом и на виду. Вот только от сказанного глаза на лоб полезли, точнее брови. Ему казалось, что он совсем ничего не понимает. Как это уйдёт? Куда? Но стоило ему лишь разомкнуть губы, как любые попытки возразить, оборвали на корню. От его слов было больно, он готов был немилосердно моргать, только чтобы Цзян Чэн никуда не делся.

Сглотнув, Сычжуй прикрыл глаза, медленно опустив ресницы и крепко сжал руку, точнее лишь согнул пальцы, слабо касаясь руки и открыл глаза, надеясь, что он правильно ответил, что Цзян Чэн его понял.
[icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/f3/46/3/103881.jpg[/icon]

«Да, да, да» - он готов был кричать, если бы мог, но тихий вздох облегчения лишь служит ответом.

Директор его понял, а остальное Юаню казалось неважным, ни собственные желания, ни ощущения. Если бы пришлось лежать на полу или жесткой циновке, он и тому бы был рад, главное, чтобы рядом был дорогой его сердцу человек. Он так много говорил. Таким мягким теплым голосом и столько заботы было в его словах, что в какой-то момент парень не выдержал и прослезился. Это было похоже на сон. Может он всё ещё в коме и это его бред? Говорят же, что в подобном состоянии люди видят всякое, принимают за действительность то, чего нет на самом деле и вообще… Трудно было поверить, что постоянно отвергающий его директор, бросил всё и сейчас здесь, в больнице и сжимает его руки в своих. Сам прикасается к нему.

Тихо вздохнув, Сычжуй приподнял уголки губ и приоткрыл их, принимая живительную влагу таким нестандартным способом и вяло шевеля губами и языком, собирая остатки капель с хрупкой льдинки и пальцев, ощущая приятную прохладу и влажность в горле. Первый глоток прохладной жидкости смочил сухое горло и с губ сорвался блаженный вздох и возможность облизать языком ещё влажные губы. Да, теперь если он заговорит, то не будет скрипеть как не смазанные петли. Но парень всё равно был зол и обижен на врача, и чего греха таить, смущен. Ведь сидящий рядом мужчина был так заботлив, даже зная, что с ним сделали. Словно совершенно не волнует, что какие-то уроды трахали его? Может ему всё равно, что у Юаня кто-то был до него, что не уберег, но ему самому неловко об этом вспоминать и… больно.  Может быть и так, и он с ним просто из-за сочувствия, как к племяннику брата?

От этой мысли стало вдруг так тоскливо и страшно, а ещё очень и очень холодно. Легкий озноб оказался довольно ощутимым раз это стало заметно не только ему, а может просто на фоне горячего тела Цзян Чэна, его ослабленное без физической нагрузки и большой кровопотери тело ощущалось ледяным.

Резко захотелось дать себе по затылку, отвесив смачную оплеуху. Лань Сычжуй несколько раз мотнул головой, отказываясь от предложения и выдавил улыбку.

Столько лет наблюдая за этим мужчиной, Юань понял для себя одно - Цзинь Лин и Пристань, самое важное что у него есть. Ну не стал бы директор бросать то, что ему дорого и важно и тратить время на какого-то парня, даже если этот парень его названный племянник.

Он здесь, потому что сам этого хочет и как подтверждение, его последние слова, на которые Юань счастливо улыбнулся, хотя глаза были на мокром месте. Вот же, растрогался, а он то всё это время думал, что кремень. Собрать всех ему дорогих людей, создать так нелюбимый им излишний шум, чтобы сделать приятно… ему. Ради него. Уехать на море, об этом он мог только мечтать, а ещё дрочить. Чем он, собственно, и занимался после того, как незаметно перекинул себе с телефона Цзинь Лина фотографию с ним, где он в одних шортах, а его крепкое, рельефное загорелый торс не прикрыт ничем; по которому скользят соленые капли, которые хочется слизать, не дав упасть ни одной. Ммм...

Судорожно вздохнув, Лань Сычжуй вывернул ладонь, чтобы сжать его и приоткрыл рот: - Хочу.

Голос всё ещё был хриплым, но уже не походил на скрип умирающей телеги. По крайне мере он мог говорить, голос с трудом, но слушался его, заставляя обленившиеся связки работать. Ну ничего, он упрямый. Выдохнув через разомкнутые губы, Юань виновато улыбнулся одними уголками и сминая губы.

Первое слово придало ему сил и Юань решил приподнялся, насилу опираясь на локти и придерживаясь за боковые перекладины, специально предусмотренные для этого и тут же тяжело задышал от натуги, а голова нещадно разболелась и закружилась. Ох, теперь понятно, почему ему запрещали дергаться. Долгое лежание если и сказалось, то только на физической слабости, всё же Юань пролежал пару недель, а не месяцев и даже не лет, чтобы не суметь подняться из-за атрофированных мышц. А вот нейроны похоже жили своей жизнью. Но ничего, чем раньше он начнёт двигаться, тем быстрее всё станет как обычно, верно?

Тонкая ладонь, опустилась на теплую щеку, передавая дрожь от напряжения во всем теле, погладив большим пальцем по скуле. Да, действительно, такой горячий, словно внутри директора горит огонь, который может как испепелить дотла, так и обогреть. Одно лишь желание прикоснуться, успокоить и хоть куда-то излить свою злость и гнев придавали парню сил. Он должен быть сильным, чтобы из-за него не волновались, чтобы не видеть больше беспокойства в серо-лиловых глазах напротив. Как можно было ему рассказывать о том, что было, это не то, о чём должен был знать директор.

- Он не должен был говорить… - чуть нахмурившись рассеянно выдохнул, запоздало осознав, что сказал это вслух и тут же отвёл глаза: «и я сам не должен был упоминать». Но всё же вопрос терзал его. Как можно было так легко принять то, что с ним сделали? Почему он всё ещё тут? Неужели он действительно что-то значит для Цзян Чэна, что он был рад тому, что Юань не прогнал его. Это в голове не укладывалось. Наверное, его действительно сильно приложили головой. Мысли разбегались и совершенно не хотели собираться в кучку, а от сложного мыслительного процесса голова лишь сильнее разболелась.

Отредактировано Лань Юань (21.06.21 22:03)

Ладонь замерла на щеке, пока взглядом юноша всматривался в глаза напротив. Цзян Чен честный, но порой с легкостью дыхания может лгать самому себе. Ещё недавно он старался причинить ему боль, не физическую - нет, на это бы он никогда не пошел. Юань это знает лучше всех. С кем угодно, только не с ним. Но больно ему было с того самого момента, как только он увидел этого мужчин. Ещё будучи школьником, заглянул в его серо-лиловые глаза и пропал. Он жил мыслями о нём, ложился спать вспоминая его. Наслаждался тем, что мог изредка видеть его, приходя в гости к Цзинь Лину. Слышать его голос, ловить на себе его взгляды. Собирал и узнавал его по крупицам и был счастлив уже лишь от этого. И каждый раз его сердце разрывалась, а душа металась, как тигр в клетке, стоило его увидеть с кем-то или последствия бурной ночи на теле другого. Никогда не замечая в себе жестокости, он думал о кровавой расправе над Сюэ Яном, который позволял себе многое и что отвратительно, с безмолвного одобрения его мужчины.

Но не мог. Ничего не мог.

Лишь давиться отчаяньем и понимать, что чтобы он не сделал, для него всё бессмысленно. Потому что Ваньинь, его дорогой, любимый Ваньинь переживает за его чувства, его сердце, всегда будет отталкивать его из страха, боязни причинить боль самому. Вот же ирония.

После этого он действительно стал меньше привлекать внимания к себе, смущался, поддерживал их игру, которая всё равно выходила натянутой. Он и сам не понял, как так получилось, что широкие крепкие ладони оказались на его узкой талии, в какой момент губы нашли друг друга, а дыхание стало одно на двоих? Это было похоже на взаимное помешательство, которое нашло единственно верный выход, поддавшись собственным желаниям. И тогда им помешали, и наверняка после этого Цзян Чен снова себя корил. Ведь чего проще было захлопнуть дверь и забить на всех. И раз он позволяет многое Яну, чего бы смущаться или бояться их связи. Но нет. Тогда он словно пришел в себя и всё закончилось, так и не начавшись, а он остался со стояком, нервный, взвинченный, но в тоже время, как мазохист радовался этой близости.

- Ты… правда этого хочешь? - Говорить было сложно, каждое слово приходилось выдавливать из себя, язык не ворочался, а связки вообще отказывались принимать участие в насилии над собой. Потому речь была тихой и немного хриплой. - Ты ведь...

Держать корпус приподнятым отнимало много сил, приходилось цепляться за металлический каркас так, что костяшки начали белеть, пришлось даже отнять ладонь от горячей щеки и уже обеими руками держаться за перекладину кровати, наваливаясь на неё всем телом. О том чтобы сидеть нормально и речи не шло. Болело, кажется, всё, но вот поясница просто невыносимо, острой болью прошивая вдоль позвоночного столба и боль эту трудно было скрыть. От неё и от сильного напряжения, пробивало в холодный пот, ещё и какие-то трубки внизу неприятно тëрлись о бëдра. Голова нещадно болела, просто раскалывалась, не давая смотреть в глаза прямым взглядом - ресницы трепетали, а взгляд всё норовил уплыть в сторону или закатиться, пульс опять начал подниматься от напряжения, а давление, наоборот, падать, ещё немного и очередной обморок. Но упрямством Вэнь Юань пошел в родителей, ни один из них не сдается так просто, каждый из них силен в своем и до последнего будет держаться, хотя и кажется, что сломаться проще. Но он не может себе позволить такой роскоши. Перед тем, кого он любит, парень просто не имеет права проявлять слабость. Такую роскошь можно позволить только наедине с самим собой, ну и подушкой.

- Если… если это жалость…, то не нужно.

Невесть откуда взялась ненужная гордость, которая, кажется, вообще не проявлялась рядом с желанным столько лет мужчиной. С другими да, он никогда не позволял вытирать об себя ноги, ни под кого не ложился. Не считая того раза, когда его и не спрашивали. И сейчас, Сычжуй был бы безумно рад упасть в его руки, позволить себе забыться в крепких объятьях, забыть обо всем и обо всех. Наслаждаясь близостью и теплом, вдыхая запах такого родного тела и дорогого парфюма, ощущая горячие руки на своих плечах и спине. И не понаслышке зная, что в них он найдет желанное тепло и покой, что эти руки ни за что не отпустят то, что ему дорого. Имея при этом очень ранимую душу и боясь, как и он сам, а может даже сильнее быть не принятым.

И именно сейчас директор должен, наконец, разобраться в себе и своих ощущениях. Зачем и для чего он тут? Ведь если это сочувствие или того хуже, жалость, то о том, чтобы он мог сам расслабиться и отпустить себя с Лань Юанем, не боясь причинить ему боль, - быть грубоватым и резким, быть самим собой, порой раздражительным и дерзким, живым - не будет идти и речи. Если к нему вновь вернутся запреты и контроль, то Лань Сычжуй не простит себя. Не простит, если из-за него, вечный контроль самого себя выльется в напряжение и очередной страх с порождением того, что он пойдет искать ему выход с другими. Он то стерпит, но…
Принимать любым, как душой, так и телом, разве не это любовь?

Не то чтобы Юань действительно пытался оттолкнуть директора, скорее боялся увидеть отвращение в его глазах. Боль, шок и посттравматическое состояние совсем сбили ориентиры адекватного сознания, и мысли хаотично прыгали в бедовой голове, одна другой краше. Впору было удивляться, как он ещё не поддался отчаянию или чему-то подобному. Хотя повод был. Многие после пережитого вообще на людей мало похожи, скорее на живых сломленных кукол - одни рыдают, другие бояться всего и всех, а иные и вовсе с милой улыбкой сходят с ума.

Столь твердых, решительных слов и прикосновений от директора он не ожидал и совсем растерялся, глядя широко распахнутыми от удивления глазами в серо-лиловые глаза напротив, и не видя в них ни грамма тех эмоций, которые, если честно, испытывал Юань к самому себе. То самое отвращение. Это ведь Цзян Чен, его дорогой и любимый Цзян Чен, который ещё недавно, так старался позаботиться о нём. В своей своеобразной манере, отталкивая, но всё-таки. Его слова и действия были жестоким. От них было и больно, и обидно. Но он всё равно проглатывал их и продолжал находиться рядом. Продолжал провоцировать на эмоции. Любые. А если они направлены ещё и на тебя.… Ох, разве о большем можно мечтать? Нет, такой человек никогда бы не стал смотреть с отвращением на того, кто ему дорог, как и не будет делать того, чего не хочет. И пусть мысли о Сюэ Яне отзываются неприятным раздражением (и порой, завистью), но вот уж кто бывает до отвращение омерзителен, но нет, директор никогда не смотрел на него так, находя в нём что-то, чего не видят другие.

Те эмоции, что Лань Юань сейчас ощущает, это отвращение к самому себе. Грязь в которую он вляпался, ощущалась каждой клеточкой тела, но не имея ни возможности, ни сил отмыться, давила и пугала. Будто-то чужие пальцы продолжают касаться его, а тянущая боль по всему телу всё ещё отзывалась фантомными ударами, следы которых до сих пор оставались на теле расплывшимися цветами проходящих, но от того более ярких, синяков. Было до слез обидно и больно. Обидно, что его первый раз, был так жестоко украден теми, кого он даже не знает и опошлен. И больно от осознания, что близость может быть настолько невыносимой, заставляющей кричать не от удовольствия, а от боли. Все парни с кем он когда-либо был, изнывали от желания, скулили и извивались от наслаждения, хотя он бывал и груб и резок, именно так, как хотел, чтобы с ними поступал его желанный мужчина. Внезапно перед глазами всплыл образ рыдающего от боли Не Хуайсана, заставляя зажмуриться…

Нет… нет… Он никогда в это не поверит. Ваньинь никогда с ним так не поступит. Нет же.

И когда Цзян Ваньинь властным голосом сказал, почти приказал, выбросить из головы всё что он себе надумал, словно прочитав мысли своего личного мальчика на побегушках, сил держаться больше не осталось.

Губы приоткрылись, но выдавить из себя получилось лишь тихий всхлип и еле заметную улыбку, тенью коснувшуюся бледных губ.

Будь сейчас иная ситуация, юноша давно бы ластился к крепкой руке, дурея от крепкого, но свежего парфюма и прикрыв глаза, скрывая их за трепещущими ресницами, растворился бы в ощущениях и желании. Вот только единственное ощущение, что накрывало его сейчас с головой, была сильная, просто нестерпимая слабость, а этот жестокий-жестокий мир нещадно кружился перед глазами и, лишь чуть подавшись вперед к его собственному свету, тьма вновь приняла его в свои объятья.

Неуверенная, но крепкая хватка ослабела, выпуская из рук холодные жесткие поручни, роняя вмиг обмякшее тело в сторону рядом сидящего Ваньиня, в прямом смысле падая в его руки, утягивая за собой трубки от капельницы и датчиков пульса и давления. Но в этот раз беспамятство не затянулось. Пару мгновений хватило чтобы прийти в себя, обливаясь холодным и липким потом. Всё же для первого раза было слишком много эмоций. Волнений. Движений. Разговоров.
***
- Пить.

Получив свою порцию влаги, давшая возможность перевести дыхание и немного прийти в себя, всё ещё дрожа как осиновый лист. Шумно выдохнул и отвёл глаза, стараясь не встречаться взглядом с тем, от кого по обыкновению его оторвать не мог. После краткого обморока ему полегчало, а в голове прояснилось, но теперь он не пытался лишний раз дергаться и лежал смирно. Внезапно накатила ещё и неловкость. Ему не нужны слова признания - люблю и прочее. Хотя, наверное, это было бы приятно услышать, но лучше конечно же почувствовать. Но ведь, слова, прозвучавшие из уст директора, были куда искреннее, чем миллион пустых признаний. Это… это ведь значит, что ему можно: касаться его, быть рядом, просить и получать в ответ? Так странно…

Он так долго мечтал об этом. Представлял как они телами будут признаваться друг другу. Смущенно и робко надеялся быть просто рядом, в обычном семейном счастье. Улыбаться и чувствовать улыбку в поцелуе. Но точно никак не мог помыслить, что всё сложится... так. И совершенно не знал, как поступить, что сказать.

- Дол... долго я... спал? - Сглотнув вязкую слюну, всё же задал волнующий его столько времени вопрос, не глядя, на ощупь махнув кистью в поисках горячей руки.

Юань прикрыл глаза и улыбнулся. Всё же Цзян Ваньинь директор и Цзян Ваньинь в обычной жизни, два совершенно разных человека, а может и не так уж сильно отличаются. Строгость и упрямство, грубость и неумение выражать свои прекрасные чувства, это то, что хорошо в работе, то что делает человека сильным и независимым от обстоятельств и людей. Волевым. В личной жизни, дома скорее мешает, делает человека неумелым и робким, желая и отстраняясь, не давая раскрыться. Делая его робким. И сейчас, слушая ворчание Цзян Чена, Сычжуй понимал Цзинь Лина. Это и была его забота, неумелая, но такая искренняя.

- Отпустят. Лишь удивятся… с кем.

Первоначальная паника немного попустила, а общая слабость не давала выхода сильным эмоциям, может это всё ещё действия какого-нибудь успокоительного? Да и любимый человек рядом. Рука горячая и крепкая, от неё по пальцам идёт уверенность и спокойствие. Глянув на мир сквозь ресницы, парень все же озадачился тем, где он находится, сколько времени и что собственно с ним происходит? Голова была чуть повернула в сторону окна, где занимался рассвет и густая чернота становилась все серее и прозрачнее. Значит, Цзян Чен провел с ним до утра, а ведь работу никто не отменял. Самым правильным было бы отправить его спать, он видел залегшие под глазами тени, видать не одну ночь он проводил без сна. С ним.… С тихим вздохом, Сычжуй сжал ладонь в ответ.

Какой же он всё-таки… замечательный. Аж плакать хочется.

Но в самой палате горел рассеянный свет, освещая приборы, что занудно пищали каждый в своей тональности и своем ритме, создавая какофонию неприятно давящую по мозгам, так и сойти с ума не долго. Не хотелось бы долго слушать этот концерт по заявкам. Хотелось домой, в теплую и удобную кровать, здесь она тоже было достаточно удобной и уход хороший, но это не то. А если не вредничать, то хотя бы перевестись в обычную тихую палату, где кроме шагов по коридорам и тихих разговоров за стенкой, ничто не мешает спокойному сну и отдыху. Может это случится уже сегодня, а может нет. Точно никто не даст ответа. Но он же пришёл в себя, адекватен… Только болит всё. И на голове что-то тянет.

Протянув другую руку, Юань коснулся повязки, пытаясь понять зачем она там и невольно вспоминая последнее что он запомнил, и нахмурился, ощутив, что волосы слишком уж коротки с одной стороны. Что, блять с ним сделали? Он что… стал уродом? Широко распахнув глаза, парень резко убрал руку от головы, уронив ее на грудь - натыкаясь лишь на тонкое одеяло, жалкая преграда до обнаженного тела, - и пытаясь совладать с резко участившимся сердцебиением. Жуть какая. Остальные катетеры и трубки, ощущались как нечто нереальное, как фон, скорее всего его тело привыкло к ним и не ощущало дискомфорта.

- Цзян Чен… - Всё же обернувшись, Юань с обеспокоенностью посмотрел на своего директора и тихо вздохнул. - Спасибо.

Хотелось сказать ещё много, а узнать и того больше. Но на это будет время. Тем более папа Вэй сам без умолку расскажет обо всем что ему необходимо. Как долго он тут валяется, как сильно повредили его тело, через, сколько он сможет ходить и… нашли ли тех ублюдков?